Пришло время начать долгий и обстоятельный рассказ о канцелярах, солдатской «белой кости», «интеллектуальной аристократии среди солдат», если можно так выразиться. Начать стоит с общих соображений: с рассказа, кто это такие вообще в сегодняшней армии, зачем они нужны, что они делают. А дальше задаться вопросом, что они за это получают хорошего, а что - плохого. В заключении же поговорить о том, как стать или не стать канцеляром.
Кто такие канцеляры? Канцеляры, они же писари (раньше ходило такое название), «писарчуки», «шрибики», в армии – это солдаты срочной службы, которые занимаются работой с бумагами вместо офицеров. Бумажной работы у любого офицера, который имеет подчинённый личный состав – полно. А времени, да и желания его тратить на бумагомарание, которое по существу никому не нужно – мало. Вот так и появляется насущная потребность в канцелярах.
Канцеляры могут требоваться старшинам, начальникам отделений, командирам батарей, замполиту (офицеру по работе с личным составом), начальнику штаба, а также собственно командиру подразделения или части. Далее речь будет идти преимущественно с точки зрения штабного и батарейного канцеляра, так как я в общей сложности 9 месяцев отслужил в качестве штабного канцеляра, долго наблюдал деятельность батарейных канцеляров, исполнял обязанности канцеляра замполита и канцеляра старшины.
По роду своей деятельности канцеляр – это нечто среднее между современным секретарём и средневековым пажом (личный протеже в воинской среде). Как современный секретарь, канцеляр копается в бумагах, работает с компьютерами, электроникой и оргтехникой, а также просаживает время с этим самым компьютером. Как паж, является ставленником определённого офицера, выполняет его поручения, вплоть до выполнения функций обслуги за столом или мальчика на побегушках, и соответственно пользуется предоставляемыми этим положением возможностями, о которых будет сказано ниже.
Между офицером и его канцеляром существует определённая взаимозависимость. Офицеру нужен солдат, желательно адекватный и послушный, чтобы аккуратно и своевременно выполнять за него офицерскую бумажную работу, которую ему следует представлять в случае проверки. Солдату нужно место, где у него будет максимальная свобода действий, свобода распоряжений собственным временем, а также определённые нематериальные и материальные выгоды.
Если говорить о солдате (а я буду концентрировать всегда внимание на солдате), то первая свобода, свобода действий, заключается в том, что офицер не может разорваться и уследить за подчинённым ему личным составом и данным отдельным канцеляром одновременно на протяжении всего времени службы. То есть канцеляр часто остаётся без внимания офицера, что позволяет солдату заниматься очень разными вещами в отсутствие начальственного ока. А так как неформальное рабочее место канцеляра – это формальное рабочее место офицера, то оно зачастую достаточно богато оборудовано для более интересного времяпрепровождения, чем то, чем обычно занимаются солдаты: уборка, ландшафтный дизайн, физические упражнения, тяжёлый физический труд, наряды и боевое дежурство. Там даже может быть компьютер – а это открывает гигантские перспективы к быстрому и безболезненному убиению времени службы, к чему стремятся все солдаты по призыву без исключения.
Что парадоксально, при этих возможностях канцеляр, если он достаточно осторожен, чтобы не палиться (попадаться) со своими приватными занятиями, может восприниматься офицерами как солдат, который всегда под присмотром, потому что он постоянно находится перед глазами офицера и потому чаще всего канцеляр оказывается вне подозрений в бездельничании. Хотя бездельничанье, притом максимально «легальное», если так можно выразиться, расцветает буйным цветом именно среди канцеляров и именно благодаря описанной свободе действий. Зная это, некоторые очень проницательные (потому малочисленные) офицеры постоянно называют всех канцеляров по умолчанию «бездельниками».
Вторая свобода, свобода распоряжения собственным временем, заключается в том, что канцеляры, как никто из солдат, выпадают из распорядка дня воинской части. Может быть так, что они могут вообще не появляться ни на каких мероприятиях, как следующих распорядку дня воинской части, так и не следующих ему. То есть, на внезапных построениях для пересчёта наличия личного состава, на незапланированных массовых физических упражнениях из-за чьего-то личного косяка, в казарменных играх, и так далее. Канцеляры, скорее всего, будут сидеть в канцелярии, при условии, что они крайне заняты очень важным делом, а оказывающий им протекцию офицер имеет очень высокое положение. Или если они успешно делают вид, что они крайне заняты очень важным делом.
У нас на дивизионе была распространена вполне «легальная» неофициальная практика, согласно которой канцеляр мог в будний день отправиться с утреннего развода (9:00) в канцелярию и просидеть там до часа ночи с перерывами на приём пищи. И при этом спать следующим утром до 7 часов (при общем подъёме в 6:00), пропуская утреннюю физическую зарядку и уборку. Однако такое было возможно только при личной протекции и договорённости с дежурящим по дивизиону офицером, а обстоятельства, этому способствующие, случались нечасто.
При этом, ясное дело, канцеляр по факту мог не сидеть круглые сутки в канцелярии, а находиться в каких-до других местах, но точно не там, где и все остальные солдаты, занимаясь не тем же, чем и остальные, не тогда же, когда и остальные. Вот в чём суть свободы второго рода.
В свете понимания этой свободы, становится также понятно и стремление канцеляров «работать» в выходные в канцелярии, когда по идее (по уставу) все работы должны быть прекращены. В воскресенье у канцеляров в канцелярии (если им удаётся придумать убедительный повод туда попасть) происходит кутёж и полный рассос в отсутствие иных офицеров, кроме дежурных, которые чаще всего находятся или в казарме, или в офицерском общежитии. Остальные солдаты в воскресенье следуют распорядку дня, согласно которому с утра и до обеда спортивно-массовые мероприятия (в лучшем случае, добровольно-принудительный футбол или волейбол, в худшем – кросс 5 км с экипировкой) и всё оставшееся время до отбоя сидят в казарме в комнате досуга. Надо ли объяснять, какое блаженство испытывает канцеляр, когда он уходит в канцелярию в выходные?
В разговоре про нематериальные и материальные выгоды, получаемые канцеляром, стоит заметить, что они находятся в прямой зависимости от того, насколько высокое место в иерархической лестнице занимает патрон канцеляра среди офицеров. Речь тут идёт как о формальном авторитете, источником которого является должность и звание, так и о неформальном, который зависит от характеристик личности. Например, канцеляр при начальнике штаба получает больше выгод, имеет иные обязанности и возможности, чем канцеляр при командире батареи. В первом случае должность майорская, во втором – капитанская. Однако существуют иные капитаны или даже старшие лейтенанты, которые в офицерской среде уважаются больше майоров и так далее. При этом, конечно, это скорее исключение, чем правило.
Что же это за канцелярские выгоды? Во-первых, более высокий престиж среди личного состава части – как среди офицеров и контрактников («контрабасы»), так и среди солдат-срочников. Солдаты, контрабасы, и даже некоторые офицеры чаще всего не захотят придираться или ссориться с канцеляром, которому оказывает протекцию важный офицер, который, в свою очередь, может им навредить. Причём это вызвано как тем, что существует возможность того, что канцеляр будет жаловаться патрону (что считается стукачеством, если жалоба идёт на других солдат по призыву – на контрабасов и офицеров это не распространяется). Так и тем, что обнаружив отсутствие привычного солдата с кучей бумаг на своём рабочем месте, офицер быстро забирает его оттуда, куда забрал солдата чин помельче (например, с работ, с уборки, иногда даже с наряда), и возвращает канцеляра на «положенное» место.
У нас на дивизионе часто случалось так, что для работ, уборки и нарядов практически не оставалось свободных рабочих людей (оставались «ферзи», ходящие дежурными по роте). А работы, уборку и тем более наряды снабжать людьми необходимо. Даже в таких условиях канцеляров старались не привлекать к иной работе, кроме бумажной, или, по крайней мере, не отрывать от места их постоянного обитания: например, назначали наводить ПХД в канцелярии или ставили в наряд патруля, чтобы в свободной смене иметь возможность писать. Или отправляли на КПП с разрешением писать.
Таким образом, даже типичное наказание в виде наряда дневальным (для старослужащего или при статусе солдата выше среднего это уже воспринимается как наказание) к канцеляру оказывается малоприменимым, просто потому, что он нужен не абы где и абы кому, а именно здесь и именно этому офицеру. Однако если канцелярия находится в роте (казарме), то канцеляра будут ставить практически всегда дневальным (пускай он скорее всего и не будет выполнять обязанности дневального на практике, а будет писать).
Во-вторых, канцеляру неформально позволяется иметь продвинутый телефон с камерой и интернетом. Точнее, если он у канцеляра есть, то им чуть ли не обязывают пользоваться всегда, чтобы всегда быть на связи с офицером и выполнять его поручения типа «Найди в интернете информацию вот об этом», «Быстро принеси вот это», «Сфотографируй вот это». Понятно, не в присутствии посторонних проверяющих. У обычных солдат есть и легальные «тапки» (чаще всего хранятся в сейфе офицера), с помощью которых всем солдатам разрешено только звонить, и только на выходных. Нелегальные телефоны изымают при обнаружении, иногда даже с последующим их уничтожением, особенно если у телефона есть камера и интернет. У меня за всю службу телефон не изымали ни разу.
В-третьих, с канцеляром офицеры чаще говорят, как с человеком, а не как с солдатом (это большая разница). Человеческое общение, а не по уставу, с умными взрослыми людьми – это то, чего в армии очень не хватает.
В-четвёртых, канцеляру проще получить более высокое воинское звание, и соответственно он чаще его получает. Почему? Канцеляр постоянно на глазах у начальства. Таким образом, ему легче проявить себя с лучшей (или с худшей) стороны – это чаще замечают. Канцеляру проще попросить о присвоении очередного воинского звания у своего офицера из-за того, что он с ним больше знаком и лично его не боится (или боится гораздо меньше, чем остальные солдаты). Канцеляр выполняет офицерские распоряжения неофициально и лично офицеру, то есть вроде как оказывает некоторого рода услугу, за которую можно получить некое вознаграждение. Обычным хорошим несением службы в роли обычного солдата при формальном подчинении этого достичь труднее.
В-пятых, канцеляру проще выбраться за пределы воинской части по совершенно законным основаниям. То есть проще получить увал. Часто под предлогом закупки «канцухи», то есть канцелярских принадлежностей для канцелярии, за свой счёт. Бумага, ручки, карандаши, стёрки, ножницы, линейки, замазки, картриджи – это всё практически не финансируется формально, из бюджета. Я видел привоз канцухи «сверху» только единожды под новый год, а объём привоза был где-то 1/10 от необходимого. Так что практически всегда всё необходимое офицеры оплачивают вскладчину или лично за свой счёт (как и многое другое). Понятное дело, это не нравится офицерам, так что самостоятельное и добровольное материальное обеспечение своей работы со стороны канцеляров всячески поощряется и стимулируется.
В-шестых, канцеляру неформально позволяется иметь больше вещей, чем обычному солдату. Например, в его прикроватной тумбочке могут лежать недописанные расписания, конспекты, ведомости, журналы, книги, тетради, разнообразная канцуха, и так далее. Понятно, что это всё может быть не только связанным с работой – в этом никто не разбирается, всем плевать.
Да и в самой канцелярии есть возможность держать свои вещи как легально, так и полулегально. То есть прятать их, чтобы они не привлекали внимание офицеров. В частности, в том числе с прятаньем и потреблением всего и вся «в канцухе», связано выражение «мыши канцелярские», широко употребляемое офицерами.
Запасы могут быть довольно обширны и очень разнообразны. Некоторые можно легализовать, если честно делиться с офицерами. Например, закупив чай, кофе, сахар, печенье, и так далее, можно чуть ли не чаепития устраивать вместе с офицерами. Однако это зависит от того, какие отношения с каждым конкретным человеком.
В-седьмых, канцеляр обладает доступом к гораздо большему объёму внутренней информации, чем кто-либо из солдат. Это как внутренняя документация, типа штатного расписания, разнообразных ведомостей, и расписаний, так и внешняя, типа телеграмм, конспектов по боевой подготовке, газет, и так далее.
Знание – действительно сила, и в армии в том числе. За счёт своей информированности канцеляр всем нужен и всем полезен, что позволяет ему получать из этого выгоду. Например, хороший штабной канцеляр точно знает все фамилии, имена и отчества всех военнослужащих подразделения, их подписи, марки и номера машин контрабасов и офицеров, обязанности нарядов и антитеррора, документацию по боевому дежурству (в части его касающейся и чуть больше), и даже содержание занятий по боевой подготовке и информированию (которые могут происходить только на бумаге). Таким образом, хороший канцеляр практически всегда в курсе происходящего, знает последние новости, и знает, что к чему в местных масштабах. В общем, канцеляр – это один из редких людей в армии, которые тупеют в ней чуть ли не медленнее всех, и именно за счёт работы с большими объёмами информации.
В-восьмых, канцеляр обладает большим, чем кто-либо из солдат, доступом к составлению еженедельного списка антитеррора, индивидуального графика несения боевого дежурства, а также ежемесячного графика ежедневных утренних уборщиков. Заполняет всевозможные ведомости и ставит оценки за занятия, происходившие как на бумаге, так и реально, тоже канцеляр. Настенную печать также выпускает чаще всего канцеляр. Он же и чинит всяческую тонкую электронику, типа ноутбуков и компьютеров, если умеет и не боится накосячить. То же самое с прошивкой телефонов, а также с их нелегальной подзарядкой для обычных солдат.
В-девятых, канцеляр пишет служебную характеристику и рапорт на увольнение демобилизующихся. То есть, фактически, чаще всего именно он решает, какую оценку проведённому году службы получат его сослуживцы. Офицеры чаще всего просто бегло просматривают эти документы и одобряют. И себе самому канцеляр тоже, конечно, пишет эти документы. Конечно, с крайне положительной стороны. Чаще всего офицеры не имеют ничего против этого и подписываются под пространной положительной характеристикой своего канцеляра.
В-десятых, канцеляр заполняет штатное расписание воинского подразделения и делает солдатские документы. От него зависит, насколько всё будет красиво и правильно, безошибочно написано и сделано. Мало кому понравится получить проблемы, связанные с тем, что про него написали какую-то дребедень в документах или из-за того, что канцеляр втюхал бракованный документ.
В-одиннадцатых, канцелярам позволяется не ходить со всеми строем, распевая песни, как это принято в армии, а передвигаться свободным шагом чётко по своим канцелярским делам по территории части. Желательно, конечно, исключительно по канцелярским делам и бегом, и чтобы офицеры не видели тебя слоняющимся непойми где, но это зависит от обстоятельств.
Однако, как не сложно догадаться, есть и обратная сторона всех этих выгод и особенностей службы в качестве канцеляра.
Какие негативные последствия канцелярии? Во-первых, разрушается солидарность с другими солдатами-срочниками своего призыва. Если ты канцеляр – ты уже не «свой» для многих солдат, а «офицерский», при том, что офицеры у большинства солдат вызывают страх и ненависть. Соответственно, чем ближе канцеляр к офицерам, там дальше он от солдат, тем больше он испытывает на себе проявления этих страха и ненависти.
Как проявляется разрушение солдатской солидарности? Остальные солдаты охотно верят, что канцеляр если и не стучит на солдат, то, по крайней мере, в той или иной форме информирует офицеров о происходящем в солдатской среде, отвечает на их конкретные вопросы о тех или иных солдатах. Чаще всего нечто подобное делает любой канцеляр безо всякого умысла, однако он всеми силами старается это минимизировать, не распространяться об этом и просто всё отрицать, так как знает, что стукачей никто не любит и не уважает.
Для других солдат канцеляр – это чаще всего обуза, так как он не работает, не убирает, не ходит в наряды, как остальные. То есть, тот объём работ, который он мог бы выполнять, распределяется по другим рабочим солдатам, из низшего слоя которых он, скорее всего, и вышел. То есть, благодаря «канцухе» солдат резко возносится по иерархии, что в свою очередь может конфликтовать с тем, какое место в солдатской иерархии занимал канцеляр до этого. Он чаще всего недостаточно крут, не умеет командовать и заставлять себя слушаться, применять физическую силу. Этот конфликт статусов может повлечь за собой большие трения с сослуживцами и сильно испортить канцеляру его безоблачную жизнь.
Вообще, другим солдатам не нравится, что канцеляры обладают большей свободой, чем они. Обычный солдат не может не ходить на всяческие построения, не может не качаться со всеми из-за чьего-то косяка, он не может заниматься чёрти чем в отдельном помещении за пределами роты на легальных основаниях с утра и до ночи, иметь возможность легально пользоваться телефоном с интернетом, и так далее. Это вызывает самую банальную зависть, которую хороший канцеляр всячески пытается обезвредить, живописуя, как ему тяжело и трудно. Далеко не всегда это ложь.
Во-вторых, канцеляру действительно часто приходится нелегко из-за того, что у него «ненормированный рабочий день». Если обычный солдат после ужина по расписанию имеет право больше не работать, то канцеляр, если ему поставлена задача что-то сделать, обязан идти и выполнять её, хочет он того или нет. Иногда, в случае каких-нибудь авралов, которые случаются с удручающей частотой, типа «переделать всю документацию по боевой подготовке за ночь к завтрашней проверке», канцеляр просто офигевает от такой жизни и начинает завидовать обычным солдатам, которые живут по расписанию и ложатся спать вовремя, а не около полуночи и позднее.
Особенно лихорадочный ритм работа приобретает тогда, когда приходит дотошный начальник штаба после череды «ВрИО начальника штаба», которые на протяжении долгого времени вели документацию кое-как. Я за свою бытность штабным канцеляром работал с четырьмя разными «ВрИО», и под конец службы мне довелось поработать как раз с очень дотошным начальником штаба, по инициативе которого пришлось переделывать практически всё подряд и очень быстро.
Доходило даже до того, что приходилось уходить с обеда или с какого-нибудь построения по его телефонному звонку на мой мобильный телефон, что, вообще говоря, дико для армии, где все ходят строем, а телефоны в будние дни запрещено солдатам использовать вообще. Однако была такая специфика канцелярской работы, и, в общем-то, никто особо не возражал: все уважали начальника штаба и были в курсе насчёт его методов работы. А меня при этом чуть ли не жалели, как и прошлого его канцеляра. Не всегда безосновательно.
В-третьих, косяки и промахи канцеляра заметнее для офицера, чем косяки и промахи обычного солдата. С канцеляра выше спрос. Он всё должен очень быстро понимать и усваивать, очень быстро исправлять ошибки и недочёты, а в идеале вообще их не допускать. Всё помнить и всегда напоминать про то, что забыли. Вообще, по мнению офицеров, идеальный канцеляр – это такой канцеляр, который делает всё, что должен делать офицер с бумагами, при этом без участия самого офицера. У нас на дивизионе ходят легенды, что такие канцеляры существовали в незапамятные времена – офицеры их ещё помнят.
В-четвёртых, у канцеляра меньше возможности перекинуть ответственность с себя на кого-то, как это может сделать какой-нибудь обычный солдат. У канцеляра меньше мера коллективной безответственности – он за многое отвечает лично, и только он, больше никто. Никто за него ничего не сделает, просто потому что никто другой из солдат не в курсе, как и что надо делать. Для обычного солдата то, что делает канцеляр со своими бумагами – это какое-то таинство, а канцеляр – это жрец, который совершает какие-то заумные обряды. Лучше не вникать в их смысл, чтобы не сойти с ума и не бегать как угорелый, так же, как бегает канцеляр. О способах избежать этой участи будет сказано ниже.
В-пятых, у канцеляра нет официального статуса «канцеляр» или «писарь» – чаще всего нет такой должности в штатном расписании подразделения. А даже если и есть какая-то должность при штабе типа «кодировщик», её, скорее всего, занимает контрактник или какой-то блатной солдат, не имеющий никакого реального отношения к штабу. То есть, формально, канцеляр – это не канцеляр, а какой-нибудь «стрелок», «водитель», «оператор», согласно штатному расписанию.
Канцеляр формально должен выполнять должностные обязанности, определяемые его военно-учётной специальностью (ВУС), заниматься боевой и специальной подготовкой в соответствии с этой специальностью, нести боевое дежурство в составе сокращённого и полного боевого расчёта в соответствии со специальностью, однако реально это далеко не всегда так. И эта реальность противоречит тому, что должно увидеть начальство при проверке. Так что канцеляр в случае приезда проверяющего получает задачу скрыться и не отсвечивать.
В-шестых, то же противоречие между формальным статусом и неформальной деятельностью приводит к тому, что канцеляр реже участвует в боевом дежурстве, если в соответствии со специальностью он должен находиться безотлучно в аппаратке, а не где-либо ещё. То есть, либо он сидит в канцелярии, либо он сидит на БД в аппаратке. Совмещение этих двух позиций проблематично, но в принципе возможно, как показывает практика. Более распространена такая система, что подбирается такая форма участия в несении БД, при которой канцеляр в принципе может находиться где угодно при обязанности в установленный срок прибыть на своё рабочее место в случае объявления боевой готовности.
Например, есть должность «водитель-дизелист» энергомеханического отделения дивизиона. В качестве «электромеханика-дизелиста» или «оператора РПУ» при нахождении в дежурной смене сокращённого боевого расчёта такой солдат обязан находиться на рабочем месте в кабине ДЭС или РПУ безотлучно. Однако если он является канцеляром, то он при этом сидит у себя в канцелярии, что повышает риск того, что может произойти какая-то неприятность. А это вызывает определённые опасения у дежурных офицеров, которым необходимо спокойно, без неприятностей отдежурить свою смену.
Поэтому канцеляра чаще ставят каким-нибудь «Разведчиком ПВН (пункт визуального наблюдения)», что не противоречит обязанностям канцеляра. Скорее наоборот, потому что ящик с оборудованием и документацией разведчика хранится в штабе. Таким образом, канцеляр получается лучшим разведчиком – он хотя бы имеет доступ к оборудованию и документации, имеет возможность и иногда даже желание с ними ознакомиться.
В-седьмых, как уже упоминалось выше, канцеляров сильно недолюбливают те, кто обязан составлять наряды, назначать на работы, уборку и обслуживание техники. То есть старшины, начальники отделений, командиры взводов, младший командный состав среди солдат, а также сами рабочие солдаты.
С назначающих спрашивают результаты работы. Но если работать может мало людей, то их усиленно эксплуатируют. Им в свою очередь это не нравится, они отлынивают от работы. Следовательно, за ними нужен больший контроль, что напрягает назначающих – это не нравится уже им. Виноваты в итоге канцеляры, которые не работают, как все рабочие солдаты.
К канцелярам относятся как к обузе, потому что канцеляр рабочему солдату – не помощник, работать руками он чаще всего не умеет, не хочет, и считает ниже своего достоинства. А если канцеляра по какой-то причине поставили с тобой в один наряд – готовься к тому, что тебе придётся работать за него, потому что он может просто уйти писать свои бумажки. Это не может не вызывать раздражения и недовольства положением канцеляра со стороны остальных солдат.
В-восьмых, уже упоминавшееся выше стремление канцеляра прятать и потреблять продовольственный дефицит у себя в канцелярии в одиночку или вместе с узким кругом других канцеляров, также вызывает возмущение со стороны солдат. Обычные солдаты вынуждены делиться со всеми, так как им хранить и втихую потреблять продукты негде, кроме как в каптёрке, где можно разом можно потерять до 50% или более, «уплатив пошлину» каптёрщику и прочим ферзям. Особенно сложная ситуация возникает там, где у каждой батареи или отделения есть своё помещение типа склад с замком, в которое ферзи этой батареи или отделения стремятся всё стащить.
Для сравнения, при умелом образе действий, канцеляр может сохранить для себя и других канцеляров до 70-80% продовольственной посылки или привоза с гражданки от родственников и друзей. Причём каждый такой привоз чем-то напоминает секретную спецоперацию, в которой главная задача – никого не встретить с пакетами от КПП (здесь тоже надо делиться) до канцелярии. Какую-то часть, конечно, следует отдать «в народ», представители которого в лучшем случае могут сохранить до 30% или меньше, в зависимости от обстоятельств.
Тот факт, что кто-то делится в том объёме, в каком считает нужным, а кто-то делится всем, потому что не имеет возможности не делиться, раздражает большинство солдат. А так как желание поесть гражданской, а не уставной еды, в армии у солдат дичайшее, то каждая раздача после привоза сильно напоминает налёт чаек на кучу рыбы. Зрелище не слишком приятное и крайне затратное для того, кому эта еда принадлежит.
В-девятых, практически у любого канцеляра наблюдается конфликт задач. Суть его в том, что канцеляр один, а офицеров, которым от него что-то надо, и при этом немедленно, прямо сейчас, много. Офицерам важно с канцеляра что-то получить, и их вообще не волнует, чем он занят в данный момент. Часто бывает так, что офицеров в канцелярию набивается целая куча, все требуют выполнять именно их задачу в первую очередь. При этом требуют именно с канцеляра, а не выясняют порядок очерёдности между собой, так как солдат – существо подневольное, а в своей офицерской среде выяснение отношений может быть дорого обойтись, тем более по такому мелкому поводу.
В результате получаются всякие неприятные ситуации и недовольные офицеры, которые при случае могут припомнить, что их «обошли». И не какой-то там другой офицер, а канцеляр. Вдобавок, ему в этой ситуации может прилететь плюха как со стороны непосредственного начальника (его задачи необходимо выполнять в первую очередь), так и со стороны того, кто не является непосредственным начальником, но имеет вес и может навредить. Это всё дико портит нервы и даже обидно: пытаешься всё успеть и выполнить все задачи подряд, и даже каким-то образом успеваешь и выполняешь, а тебя ругают за нарушение субординации и очерёдности выполнения задач.
В-десятых, незаменимых людей нет. Если канцеляр заболел и ему пришлось оставить тёплое местечко на какое-то время, то, вернувшись назад, он уже может перестать быть канцеляром, если ему нашлась лучшая замена. То есть, возможна ситуация конкуренции в канцелярской среде, со всеми вытекающими последствиями в виде интриг, подсиживания, и прочих карьерных прелестей. На эти игры влияет количество потенциальных участников, то есть претендентов на место канцеляра и самих канцеляров, а также то, насколько данное конкретное место мёдом намазано – то есть ненапряжно и удобно.
У нас на дивизионе это явление практически отсутствовало, так как людей было слишком мало, и еле-еле хватало людей просто для замены выбывающих из строя канцеляров. Также своё влияние оказывал тот факт, что канцелярская жизнь на дивизионе, особенно поначалу, не совсем уж сахарная.
На этом, я думаю, можно и закончить с описанием преимуществ и недостатков канцелярии. В общих чертах они описаны. Далее, в завершении, считаю необходимым ответить на вопрос «Как стать или как не стать канцеляром?». Вопрос это не праздный, так как часто он решается без участия самого потенциального канцеляра, решается за него, пока он неопытен и наивен. Так как я взялся писать об армии «как есть и как было у меня», дабы внести ясность в некоторые тонкости современной армейской жизни, то ответ на этот вопрос также должен прозвучать.
Итак, как стать или как не стать канцеляром? Начнём с того, как им стать, ибо, как видно из сравнения списка преимуществ и недостатков, это положение особое, привилегированное, по сравнению с остальными солдатами. А значит, чаще всего, желанное.
Перво-наперво, желанное кем? Здесь стоит в двух словах описать человека, который стремится стать канцеляром, его типичный портрет, который вряд ли опишет какого-то конкретного человека полностью.
Чаще всего это человек с высшим или незаконченным высшим образованием, в возрасте от 20 лет, из города. До армии только учился. В армию попал или после вылета из ВУЗа, или на время академического отпуска, или после окончания ВУЗа. У него слабо развита физическая форма, проблемы со зрением, носит очки. Знаком с компьютерами и прочей электроникой, иностранными языками, интернет-культурой, любит читать. Девушки на гражданке нет. Хороший почерк. Умеет рисовать. Слабо социализирован, терпелив, дисциплинирован и замкнут, не умеет драться и держаться в жёсткой иерархии закрытого мужского коллектива, ответственный.
Кто именно набирает новых канцеляров?
Их набирают действующие канцеляры в качестве своей замены после демобилизации. Как обычно это делается? Через договорённость с действующим канцеляром, который должен будет представить кандидата офицеру как своего «подмастерья» или «стажёра». Офицерам требуется, чтобы качество работы с бумагами не снижалось, поэтому они поддерживают такую практику преемственности канцеляров и позволяют набирать «подмастерьев», чтобы новичок постепенно входил в курс дела, меньше тупил и косячил, когда придёт время полностью брать все обязанности канцеляра на себя.
Часто офицеры сами стимулируют своих уходящих канцеляров искать себе замену, говорят «иначе не демобилизуем, пока не найдёшь замену, не мне же самому эти бумаги писать» и тому подобные страшилки. Бывает, что они сами находят (через «купцов» на призывном пункте или в иных подразделениях воинской части) подходящие кандидатуры, хотя чаще перекладывают эту головную боль на самих канцеляров, вынуждая выбирать из того, что есть.
Случается так, что поставить на замену попросту некого, так что канцуха сваливается как снег на голову неподготовленного и совсем не горящего желанием готовиться солдата. Чаще всего такая ситуация создаётся у штабных канцеляров, так как хотя это место самое выгодное, но оно же и самое трудное, особенно при дотошном начальнике штаба. Бывает, что сама личность начальника штаба отпугивает всех потенциальных желающих, и этот страх перевешивает всё остальное. Так что того несчастного, которого забрали в штаб при таком раскладе «потому что больше некого», можно только пожалеть.
На этой ноте самое время перейти к советам о том, как всё-таки не стать канцеляром.
Во-первых, нельзя выказывать никакого интереса к канцелярии, её делам, бумагам, канцелярам, и так далее.
Во-вторых, никогда и никому не отвечать на вопрос о почерке в положительном смысле. Даже солдатам, так как при вопросе от офицера к коллективу солдаты укажут на того, кто известен им в таком качестве. По возможности писать коряво, с помарками и ошибками, если это может кто-то увидеть.
В-третьих, никогда и никому не говорить, что ты умеешь рисовать или разбираешься в компьютерах и подобной технике, а также в их программном обеспечении.
В-четвёртых, проявлять командные навыки, если есть желание стать ферзём из младшего командного состава и не вылезать из каптёрки: ходить в наряде дежурным по роте (дежурных по роте всегда не хватает), бороться за высокое место в иерархии, сближаться с коллективом и следовать его понятиям, избегать офицеров.
В-пятых, проявлять повышенный интерес к обслуживанию автомобильной и иной военной техники, если есть желание стать техником и не вылезать из автопарка или аппаратки: говорить всем и каждому о наличии водительских прав, умении работать с электропроводкой и механикой, показывать это и тому подобные умения.
В-шестых, усердно и результативно работать и заниматься физическим трудом, если есть желание стать ценным мастером и не вылезать из рабочки: демонстрировать желание и умение делать, ремонтировать вещи, проявлять столярные, слесарные, сантехнические, строительные и другие подобные полезные в армейском быту навыки и умения.
В-седьмых, не находиться во «взвешенном состоянии», ни к чему определённому не проявив ни старания, ни внимания, ни желания. Такой «взвешенный» личный состав бросают на самые неприятные, неинтересные и тяжёлые работы, их не жалеют ни ферзи, ни технари, ни мастера, ни канцеляры, ни офицеры – никто. Это тупая рабочая сила, юниты, которыми следует управлять и извлекать из них пользу – таково к ним отношение в армии.
Чтобы умный человек не попал в число таких бездумных юнитов, и была написана эта статья. Надеюсь, она чем-то поможет моему читателю в этом.
Перечень основных «теплых мест» для советских срочников известен каждому, кто служил. Те, кто занимал подобные должности, носили ту же форму, что и остальные военнослужащие, но находились как бы вне армейского социума.
«Я был батальонный разведчик, а он писаришка штабной…»
«Блатные» должности для солдат и сержантов срочной службы как в Советской, так и в современной Российской армии тем и привлекательны, что позволяют держаться поодаль, а то и вовсе обособленно от армейской муштры. В армии вообще ценится любое умение, из которого можно извлечь практическую пользу. Писари, повара, каптерщики, банщики и иже с ними не ходят в наряды, не ездят на стрельбы и их не гоняют строем.
Штабные писари, посыльные (да и большинство остальных «блатных»), как правило, в казарме не ночуют - у них есть свой закуток по месту работы, чтобы быть всегда под рукой у начальства. Писари занимаются составлением разного рода расписаний, планов, конспектов, рапортов. Всегда в тепле, на обед — в столовую, и не вместе со всеми, строем, а когда писарь сам соизволит (или командир отпустит). К тому же информированы писари были гораздо лучше других солдат. За определенную мзду писарь мог, к примеру, внести изменения в список военнослужащих, массово переводимых в ту или иную часть, о жестких порядках в которой все были наслышаны.
Каптер - армейский Плюшкин
Одна из самых «блатных» «внутриротных» должностей - каптерщик. Он вроде бы всегда в казарме и одновременно вне распорядка, ему подчинены остальные военнослужащие-срочники. В его ведении форма, сапоги, белье и всякая необходимая каждому солдату мелочь - гуталин, пуговицы, полотенца… У каптера также хранятся дембельские «парадки». От каптерщика, к примеру, зависит, кому какую сменку дать перед походом в баню (может подсунуть и драные, без пуговиц, кальсоны). У него в ротной «святая святых» - в каптерке — собираются «деды» (да и сам каптер чаще всего старослужащий), чтобы выпить-покурить. Раз в неделю каптер носит белье в прачечную. Но сам не утруждается, берет дневальных, которые тянут громадные тюки, а армейский Плюшкин важно шествует сзади, поигрывая связкой ключей.
Часто должность каптерщика продается сменщику за определенную сумму.
Те, которые всегда при еде
Советский солдат постоянно голоден. Поэтому места на кухне и в столовой (хлеборезы, повара) по определению считались «блатными». Хлеборез и повар всегда при продуктах и могут приготовить для себя что-то вкусненькое, не для общего котла. Их никто не трогает, и поэтому настоящей армейской службы такие воины практически не видят, она их не касается. Когда из «духов» переводят в «черпаки», кухонных работников «метят» не ремнем, как всех остальных, а поварским черпаком.
Почтальон
Еще одна «блатная» должность для солдата-срочника - на «гражданку» можно ходить сколько угодно. По правилам почтальону полагались два выхода в город в неделю. Но обычно начальство выписывало почтарю доверенность с непроставленной датой - ходи сколько хочешь! Причину на КПП можно было придумать любую: необходимость доставить срочную депешу или забрать опять-таки крайне важную командирскую корреспонденцию.
Солдатские письма, брошенные в ящик возле штаба, как правило, перлюстрировались особым отделом части, поэтому почтальона часто просили бросить заветный конвертик в городе. А из города армейский почтальон возвращался с сумкой, доверху наполненной всякой всячиной, в том числе сладостями. Иногда «деды» поручали почтарю пронести с воли и «пузырь».
Видишь свинарей? И я не вижу. А они есть
Возможностей для избавления от несения обычной армейской службы в советских войсках было множество. К примеру, командир мог сколотить из умельцев-строителей бригаду и посылать ее на многочисленные гражданские шабашки. Доход, разумеется, клал себе в карман. Строители в свою очередь помимо освобождения от службы получали возможность относительно неплохо питаться вне части и загонять на сторону что-либо из стройматериалов. Они всегда были при деньгах.
Армия – место, где из мальчиков делают мужчин, которые верно служат своей стране и смогут в случае опасности на ее границах защитить ее территории. В армии очень много должностей, и каждый солдат отвечает за собственные обязанности. Распределение занятости труда очень важно в данной структуре. Отбывать службу можно не только рядовым солдатом, есть должности достаточно хорошие, без особой нагрузки.
Кто такой писарь в истории
Писарь всегда считался тем человеком, который профессионально занимается переписыванием книг и документов вручную. Данная должность всегда присутствовала во всех культурах и начала свое развитие еще с Древнего Египта.
Интересно знать! Намного позже были войсковые писаря при атаманах. Это была очень почетная должность, так как для нее выбирали одного из самых образованных и умных казаков.
В полках армии была должность полкового писаря, а также волостного, которая уже ведет к нашему времени. На данный момент многие считают, что писарь – это утерянная профессия, так как на замену пришло книгопечатание и компьютерные технологии.
Что за должность – писарь?
Пришло время разобраться, кто же такой писарь в армии и чем он занимается? Писарь, их еще называют канцелярами, в большинстве случаев являются солдатами срочниками. Их предназначение на данной должности – обрабатывать бумаги вместо офицеров. Грубо говоря, то такой служивый выполняет непосредственную роль во взаимосвязях между руководящим звеном. В его обязанности может входить:
- получение сообщений от подразделений;
- налаживание приёма гостей;
- ведение активных телефонных переговоров;
- занимается вызовом солдата по приказу командира;
- обязан принимать и передавать телефонограммы;
- занимается делопроизводством;
- ответственен за почту для начальника;
- следит за выполнением дел, сам же их формирует, а также передает в архив.
Канцеляр – очень востребованная профессия в армейских условиях, ведь, как известно, у вышестоящего начальства немало дел, а времени не так уж много. Именно поэтому канцеляр занимается всей бумажной работой. Данная должность необходима для командиров, начальников отделений, офицеров, замполиту.
На данный момент писарь – это секретарь, причем выполняющий роль личного ставленника в воинской среде. Выбирают на эту должность человека образованного, с максимально приближенной профессией. Так, канцеляр должен разбираться в делопроизводстве, иметь представление об использовании пишущих машинок, уметь пользоваться звукозаписывающими устройствами, отлично владеть компьютером. Солдат должен быть грамотным и знать все правила, ориентироваться в составлении документов и их правильном оформлении.
Важно! В его обязанности входит также секретные данные, которые он может вести самостоятельно, архивировать их и правильно с ними обращаться.
Следует иметь хотя бы среднее профессиональное образование, грамотное письмо и речь, дабы стать писарем.
Как правило, человек, служащий на этой должности, должен следовать четким инструкциям, ведь он самостоятельно выполняет все свои обязанности и несет за проделанную работу ответственность.
Он много общается с людьми, как по телефону, так и вживую. Располагается канцеляр в отдельной комнате, где выполняет свои дела и принимает посетителей. Весь этот перечисленный список профессиональных обязанностей может показаться пугающим, много ответственности, работа с важными документами, но на самом деле все приходит постепенно. Конечно, там обучат и помогут наладить процесс.
Как известно, человек, находящийся на этой должности мало видит все реалии армейской жизни, в большинстве он просиживает свой срок службы за столом с многочисленными бумажками. И как бы заманчиво это не казалось, но не все согласны огромное количество времени отдавать на кропотливую работу.
Преимущества и недостатки роли писаря в армии
Писарь – это внештатная должность. Она имеет как ряд достоинств, так и ряд минусов. Плюс такой работы в том, что есть особые послабления:
- начальство всегда загружено собственными делами и не всегда следит за рабочим процессом солдата. Именно поэтому канцеляр большую часть своего времени предоставлен сам себе, и, естественно, может заниматься тем, чем захочет в отсутствие начальника;
- можно распоряжаться своим временем так, как захочется. Так как писари не занимаются воинской службой, как это делают другие солдаты, то они могут не присутствовать на многих мероприятиях;
- никто не захочет вступать в конфликт с канцеляром, так как он имеет достаточно высокий статус среди служивых и имеет патронат в виде руководителя, и чем выше по карьерной лестнице начальник, тем лучше;
- при себе можно иметь хороший телефон с наличием интернета и с качественной камерой. Это необходимо для выполнения поручений руководящего звена, поэтому никто не вправе забрать телефон;
- человеку, находящемуся на данной должности легко получить увольнительный, особенно, если предлогом является покупка канцелярии за свой счет. Это не только разрешено и нравится начальству, но и активно поощряется;
- разрешено иметь больше личных вещей, чем простому рядовому солдату. На собственной тумбочке могут находиться различные предметы канцелярии, но личные это или по делу – никто проверять не будет;
- расположение к большому количеству полезной информации. Именно поэтому писарь нужен всем, что предоставляет выгоду на занимаемой должности. Он всегда в курсе всех происходящих событий и знает, что, где и зачем, в том числе и в масштабных мероприятиях;
- «канцелярам» разрешено ходить свободно по своим должностным делам, не находясь в строе, как все остальные. Какие это дела личные или по рабочим моментам знает только писарь.
К негативным моментам занимаемой должности можно отнести не солидарность со своими собратьями, так как он может «настучать» и не выполняет все те обязанности, что другие солдаты. Также иногда канцеляр очень загружен и должен выполнить поставленную задачу даже, просиживая на рабочем месте до глубокой ночи.
Еще одним минусом является то, что все промахи заметнее, а ответственность за проступки выше. Тем более, что перекинуть вину не на кого.
Многие руководители требуют выполнить именно его задачу первой, но ведь, как оказывается, не только он. Тогда у солдата срочника возникает диссонанс задач.
Интересно знать! Очень важно держаться за свое место, ведь если при каких-либо ситуациях он длительное время будет отсутствовать на своем рабочем месте, ему смогут легко найти замену.
Подытожив, можно сделать заключение, что писарь – это ответственная и трудная работа, и даже, несмотря на большинство положительных моментов, многие не хотят быть на должности канцеляра по своим объективным причинам.
Не могу сказать, что вот именно мне везло на добрых людей, – их вообще гораздо больше, чем злых, ущемленных завистью, коварством или тупостью. И все-таки мне на моем разнообразном и порой неожиданном пути часто встречались люди душевно добрые, помогавшие без корысти – по чувству человеческого родства, если так можно обозначить тонкое и все же прочное чувство. Не буду перечислять уже вошедших в мои записки добрых людей – они заметны и так. Расскажу о тех, кто встретился мне дальше.
Справка о нахождении в госпитале, 1943 г.
Когда я попал в ленинградский госпиталь на Фонтанке, мне зашивала раны белокурая молодая женщина, морщась за меня от боли, – она, добрая душа, обходя потом палату, каждый раз бросала на меня сочувственный взгляд. Зашила она, однако, не совсем чисто ногу около коленки, и другая женщина – уже черная и решительная, велела идти мне в операционную: «Ему еще жить целую жизнь, – сказала она, а с таким синим шрамом он будет хромой!» – Вот логика добра: идет война, жестокая и кровавая, кто там еще выживет – не видно, а у него твердая уверенность: человеку жить и жить! И мне эта женщина под местным наркозом вычистила рану у правой коленки, – теперь не заметно даже и шрама. Больно не было, скребло что-то – и только, да дверь операционной, которая мне была видна, сделалась совсем маленькой, как в бинокль с обратной стороны, — от нервного напряжения.
За стеной палаты, в которую меня положили после операции, разорвался немецкий снаряд (немцы обстреливали город по квадратам) и разметал по стенам лапшу из котла (там был пищеблок), а меня осыпал штукатуркой, ничего не повредив, как бы подтверждая прогноз женщины-хирурга.
«В шапке». Ленинград. Батальон выздоравливающих. Январь 1944 г.
После госпиталя я попал в батальон выздоравливающих на Васильевском острове за Невой. Оттуда набирали пополнения на фронт – в окружающие город «мясорубки», а пока мы занимались мирными делами: пилили и кололи дрова, однажды ездили за город: привезли машину зимних шапок, и я выбрал себе лохматую козлиную, в которой снялся у нашего фотографа (снимок сохранился).
В батальоне я подружился с Николаем Александровичем (фамилию не помню) – милейшим коренным ленинградцем, – мы с ним вели долгие беседы: он рассказывал мне о иогах, госпоже Блаватской и индийских чудесах; я все это внимательно слушал из уважения к нему, но не верил, – он, кажется, это понимал, но прощал мне. Нашу дружбу поддерживал врач со страшной фамилией Трупп, добрый и внимательный человек, жалевший интеллигентов, попавших в военные передряги рядовыми солдатами. Николай Александрович после войны проезжал через Москву на Украину, где, разошедшись с женой, обосновался, и раза два или три заходил к нам. Его доедал злостный туберкулез, и он лечился от него индийским самовнушением; раз от разу выглядел все хуже…
11 января 1944 года загремели, оглушая, тяжелые орудия судов, стоявших на Неве, и береговой обороны, – началась артподготовка, и за ней наши войска погнали немцев от Ленинграда. «Больше не могу вас задерживать», — признался мне добрый Трупп и выписал с очередной командой.
Мы шли по улицам города; нас провожали сочувственными и горестными взглядами женщины – ленинградки, пережившие блокаду. Нам подали большие американские грузовики «студебеккеры», они вывезли нас на дорогу к Луге. Дальше шли пешком нестройной толпой, без оружия. Говорили, что по параллельным проселкам отступают вооруженные немцы. Проходили через пепелища деревень, сожженных за поддержку партизан, попадались и нетронутые деревни. В одной мы зашли в избу напиться воды, – испуганная молодая женщина заслоняла годовалого малыша, а хозяйка поспешила донести нам, что женщина из Ленинграда, а сынок от немца. Мы не стали обижать молодую, ушли; вся деревня, видно, была зажиточная и немцев не чуждалась, но злобы у нас не было. Рассказывали, что когда наши солдаты ворвались в г. Пушкин, то расстреляли девиц в борделе для немцев, – здесь понятно озлобление, хотя девушки вряд ли были виноваты в своем позоре.
В Луге – предупреждали нас – могут быть заминированы дома, квартиры, и мы ночевали в немецких бараках, ходили строго по протоптанным в снегу дорожкам, чтобы не подорваться. Повели нас дальше, на Сланцы, к реке Нарва. И только здесь влили в формирующийся полк.
Бывалые солдаты нарубили берез, сложили грудками костры, – и горят хорошо, и дыма мало. Меня определили ротным писарем (рядовой с высшим образованием – редкость), показали, как регистрировать солдат, сержантов и старшин (офицеры учитываются отдельно), составить заказ на продовольствование и т.п. – дело несложное. Полк сформировали – 261 стрелковый 2-й дивизии 2-го Прибалтийского фронта, и ему, этому полку, повезло: после я узнал, что какой-то «верхний» командир «догадался», как обмануть немцев, – надо только послать им в тыл по льду Чудского озера полк и таким путем опрокинуть их оборону на левом берегу реки Нарвы. Решили послать наш полк, но в последнюю минуту заменили другим. Тот полк на ровном льду был встречен повальным огнем и уничтожен весь – вернулся лишь один солдат, чтобы сообщить о трагическом результате самодурной глупости. В 1968 году мне пришлось в Праге объяснять директору чешского издательства Нечасеку, что такое «культ личности», и я рассказал про этот случай. Нечасек, веривший в гений Сталина, был подавлен; потом, когда он узнал обо всех злодеяниях сталинской системы, сердце его не выдержало, и он умер. Что там один какой-то полк для «системы», перевернувшей, потрясая знаменем Суворова, известный суворовский принцип «не числом, а уменьем» в обратный – «не уменьем, а числом», числом бессчетным!..
В марте 1944 года наш полк вел бой на «пятачке» левого берега Нарвы и немного отодвинул немцев; по крайней мере, их бревенчатые блиндажи достались нашим командирам. Передовую же линию составляли жалкие ямки, кое-как прикрытые бревнами, и было удивительно, что наши солдаты жили в этих гнездах почти полгода обороны: наш фронт не двигался, – наступление шло мимо – на Берлин.
Мой ротный – старший лейтенант Соколов – был парень красивый, видный, что называется кровь с молоком, к тому же ленивый. Он лежал в своем блиндажике и снисходительно принимал ухаживания некрасивой медсестры. Та, не желая покидать его (беременных женщин отправляли в тыл), травила плод, ходила зеленая и жаловалась (опять-таки почему-то мне) на свою судьбу. «Поезжай в тыл, – уговаривал я, – будет у тебя красивый сынок или красавица-дочка, а тут – изведешься». Никак не соглашалась.
Рядом с нашим полком на левом фланге держали фронт штрафники, на правом – женский батальон. Наши командиры бегали к женщинам, а те приходили к командирам. Было не очень-то морально, но такова жизнь на войне. Жаль было этих мобилизованных девушек, особенно когда около медсанбата увидел их, раненных, на телеге, растерзанных и положенных кое-как; они тихо стонали. Нет, война не для женщин, – хватает с них и тыла с его сверхурочной работой и голодным пайком на голодных ребятишек…
Позже, когда я был уже при батальоне, мой капитан иногда говаривал: «Что ты все сидишь, пошел бы проверить передовую!» – Это значило (пояснил мне толстомордый и добродушный ординарец его), что к нему придет еще не пожилая строгая женщина-хирург, наверняка спасшая не одного солдата. И действительно: она приближалась медленным шагом, а я уходил на передовую – перебегал от ячейки к ячейке, в которых сидели стрелки. Они мне сообщали обо всех по линии – кто жив, кто ранен, убит… Обходы эти, конечно, я делал регулярно. Немцы, уважая интеллигенцию (у меня – очки), не стреляли.
А раньше, когда только что растаял снег и обнажилась земля, показались немецкие трупы; их не хоронили, только тыловики раздевали, и они, распространяя смрад, медленно истлевали, превращаясь в обтянутые кожей скелеты. Около небольшого ручейка наши фельдшера – женатая пара лейтенантов (горячий муж изводил жену ревностью, думаю, безосновательной) устроила солдатскую баню: все должны были по очереди вымыться коричневой водой, от которой несло трупным запахом. Ревнивец вымыл весь батальон, – вшей у нас не заводилось.
В батальоне были нацмены и попался один рядовой еврей. К нему относились добродушно, однако его, панически боявшегося всякого оружия, заставили выстрелить из тяжелого противотанкового ружья, нацелив на ель. Зажмурившись, он нажал курок – верхушка далекой ели свалилась; солдаты были довольны; принявшего боевое крещение «стрелка» больше не донимали. Украинец Болкун, наш начхоз, снабжавший полк продовольствием и боеприпасами, вдруг исчез; объявился недели через две и вернулся к должности (его не притянули к ответу). У него был приступ панического страха, странного у пожилого человека и тыловика, к передовой не подходившего. Но такая фронтовая болезнь вдруг наплывает, скручивает человека и неробкого десятка. Старшина Шавлов, с которым мы подружились, однажды (мы шли на КП полка) вдруг пошагал куда-то в сторону, где как раз было минное поле; шагал, как слепой, протянув вперед руки, и мне стоило усилий вернуть к сознанию его, вообще-то человека рассудительного и владеющего собой. К счастью, на меня такой слепой страх не находил.
Был случай обдуманного «самострела». Молоденький паренек-писарь, то ли татарчонок, то ли мордвин, вместе с парнем-узбеком задумали инсценировать игру с автоматом, чтобы получить не ближнюю, самострельную, а дальнюю, «немецкую» рану. Узбек взял в руки лопату и отставил ее на вытянутой руке, а мордвин «должен был попасть в лопату» на приличном расстоянии. «Ребята, не балуйте с оружием», – уговаривал я их, – мы шли втроем к передовой. Они не слушали; раздался выстрел, и пуля прошила руку узбека, – сдается, не случайно. Мы вернулись в батальон, и больше я их обоих не видел; скорее всего, их отправили к соседям-штрафникам (за ближний самострел расстреливали без снисхождения).
Вообще военная жизнь в обороне, особенно долгой, постепенно разлагает. Это, правда, не относится к рядовым солдатам, залегшим на передовых позициях, – они, как поток ручья, постоянно меняются: на место раненных и убитых приходят из пополнения, и всякая «психология» у них подавляется до уровня необходимой: сумей прожить, все время сторожа врага, который совсем близко сторожит тебя.
Мой капитан, ПНШ (помощник начальника штаба, второе лицо после командира в батальоне), кроме свиданий с капитаншей, любил петь. Песни он привозил из Сланцев, — туда наши офицеры иногда наведывались. Пел самозабвенно, прикрывая глаза, трогательным несильным голосом, – пел для себя, без слушателей (я не в счет). «на позицию девушка провожала бойца…» – выводил он, и голос его дрожал от полноты растревоженного чувства. Лицом был похож на молодого Леонида Леонова – красивые глаза, толстые губы, челка на глаза; но, пожалуй, только лицом, впрочем, ничего вульгарного в нем не было.
Но вот почти полугодовое стояние в обороне кончилось. Нас вывели из насиженного пятачка, и мы проходили мимо командира полка, — он стоял на пригорке, как Наполеон, скрестив руки, да и лицом издали был похож на французского императора наш подполковник Сафонов. Сначала нас привели на странный участок: в песчаном грунте была вырыта извивающаяся канава, на бруствере поднимались березки, – какая же это передовая? – И опять-таки в последний момент отменили приказ и вывели полк назад, в поле, — повернули к северу, под город Нарву. Не доведя до города, поворотили налево к оврагам, к просеке, за которой в высоком лесу виднелась странная хата – построенная из дранки, которой у нас кроют крыши (это немцы соорудили для своих начальников такую коробку). В «коробке» расположился подполковник со штабом, а нас бросили в бой среди молодых берез и осин.
Атака наших солдат скоро захлебнулась: немцы и эстонцы сопротивлялись отчаянно. На помощь нам бросили роту только что призванных в армию мальчишек; они разбежались по лесу, лишний раз доказав глупость командиров (их надо было, конечно, перемешать с бывалыми солдатами). Люди нашего батальона закрепились в ячейках, командиры – в ямах с покрытием ближе к КП полка. Нашему комбату – молодому капитану – в его песчаную яму, слегка прикрытую палками и ветками, что-то кричал по телефону начальственный голос, – комбат отвечал, что наступать нет никакой возможности, а затем его вызвали в штаб, и он не вернулся, — надо понимать, был смещен и разжалован.
Наступление повел замполит капитан Рожков, простой и добрый человек (хорошо помню его в оспинах широкое, «бабье» лицо). Капитана разорвало на куски миной, погибли еще люди, пришлось отходить назад. Пулеметный расчет лейтенанта Сапежинского выдвинулся вперед, и пулеметчики трое суток отстреливались от напиравших немцев, пока не подошли наши. Я пришел к этим ребятам в их ямки среди осинок, расспрашивал, как это у них вышло; ничего, говорят, особенного: порядком уложили вокруг себя фрицев, поворачивались, не растерялись – вот и все. Сапежинский – молодой паренек с круглым веснушчатым лицом – даже как-то стеснялся, что у них так удачно, без потерь, получилось. После боя мы его представили к ордену боевого Красного Знамени; не знаю, получил ли он его, да и – главное – остался ли жив.
Спустя еще день мой капитан вместе с капитаном из другого батальона Кузнецовым (про него говорили, что трусоват) и телефонисткой Зиной, черноволосой и чернобровой, заняли яму ушедшего комбата. Я сидел в открытой яме рядом с ними, разговаривал со странным солдатом, попавшим к нам в батальон. Это был высокий парень, породистый, интеллигент до мозга костей, воспитывавшийся в Англии (его отец был каким-то представителем нашей страны); среди разговора не раз я просил его сесть ко мне в яму – чем черт не шутит. Он легкомысленно отнекивался, остался на ее краю, свесив ноги вниз.
Вдруг рядом раздался громкий треск разорвавшейся мины. Она влетела в яму с капитанами и телефонисткой, осколок пробил песок и прожужжал мимо моего левого уха и снес левое ухо сидевшего напротив упрямого интеллигента, – у него вместе с кровью показалась серая масса мозга. Он завозил по мне ногами, а я кричал ему: жив! жив! – хотя видно было, что дело его дрянь. Подошел санитар и увел его в медсанбат. Знаю, что довел, а дальше след пропал.
Тем временем подошедший комсорг батальона велел мне осмотреть ячейку с капитанами. Оба они и телефонистка (при разрыве мины она отчаянно вскрикнула) были убиты. Я отстегнул у капитанов полевые сумки и планшетки, взял толстую учетную книгу рядового состава и вылез из страшного места. Комсорг, «крутивший» с девушкой-телефонисткой несложную фронтовую «любовь», даже не взглянул на нее. А девушка была хорошая, боевая, из воспитанниц детдома; рассказывала мне о своих детдомовских похождениях, украшая их своей отчаянной храбростью.
«Слышь ты, солдат, – обратился комсорг ко мне, – ложись в щель, – сейчас немец повторит обстрел. Наверно, эстонская «кукушка» его наводит, такая точность». – Мы легли в узкие щели возле ямы с убитыми. И тотчас между нами на грядке разорвалась легкая мина, осыпав песком, но не задев осколками. Мы повскакали, нервно смеясь. Комсорг велел мне доставить документы в штаб полка. Капитанские сумки и планшетки я сдал в штабе, а толстую книгу мне приказали снести в учетную часть полка. Там меня определил при себе старшина Шавлов, ведавший наградным отделом, а я доложил о подвиге Сапежинского.
Шавлов до войны был агрономом в Архангельской области. Человек пожилой и поживший, он меня грубовато-радушно опекал. Выглядел он солидно. Лицо было на первый взгляд сурово; смотрел он широко расставленными черными зрачками пристально и требовательно, толстые губы его большого рта складывались презрительно, — такой миной он привык встречать начальство, мешающее агроному делать дело. Ты полагаешь так-то и так, — была схема его разговора. – Глупец! – и дальше следовала тирада о том, как надо полагать умно. Своеобразное лицо Шавлова рисовать мне было легко, и рисунок он отослал домой.
После неудачного наступления под Нарвой наш полк перебросили к Резекне, и оттуда мы с небольшими стычками пошли своим ходом к Риге. Под Мадонной был серьезный бой, после которого мы шли вразброд вперед; немцы отступали цепочкой у нас на виду, и мы не стреляли в них, а они в нас. На каком-то хуторе наши «славяне» (словечко полупрезрительной самоиронии солдат) разрушили пасеку к ужасу хозяев. На другом проходили мимо женщин, убирающих морковь с поля руками, а рядом с ними стояла упитанная девица в бостоновом костюме – оказалось, помещица. Взяв очередной хутор, солдаты разграбили немецкий склад хлеба и наелись его; хлеб – из опилок, разболелись животы, и только тогда медики предупредили, что объедаться этим хлебом опасно. Попадались теплые прозрачные озера; братва купалась, смывая с себя походную пыль. Спрашивал я латышей, когда им жилось лучше – при немцах или при нас; они отвечали – при Ульманисе, своем президенте до 1940 года.
Этот походный калейдоскоп был остановлен после перехода через Даугау (Западную Двину). Немцы укрепились за маленькой речкой, хотя перед этим наши «катюши» истребили их немало, – мы проходили мимо обгорелых трупов («Катюшина» мина сжигает вокруг себя все на двести метров). К нам перебежали два немца – тощие, заросшие щетиной, совсем не воинственного вида, один короткий, другой длинный. Я спрашивал их профессии, но не понимал ответов; наконец мы сообща догадались, что один – водопроводчик, другой – монтер. Их отправили в тыл.
Несколько дней мы стояли на месте, а потом наступление продолжалось. Мы с Шавловым пошли по его следам. Поднявшись на другой берег речушки, увидели на дороге четыре легких танка; они горели, раскаляясь внизу докрасна, сверху почернели, — смотреть на них было жутко, еще более жутко представить себе, что, может, внутри горят танкисты, – или они успели выскочить? Орудиями танки обращены вперед, на немцев, стало быть, наши. А вон из того угла леса, – догадался Шавлов, – немецкая пушка их расстреливала, – и стал честить беззаботность наших командиров, не задевая, впрочем, подполковника Сафонова (его он уважал).
Мы пошли дальше, и тут я обнаружил, что из моего ППС выпал магазин с патронами, а запасного у меня нет. Беззаботности, выходит, и у меня хватало. Куда мы вдвоем с его единственным пистолетом шли? Вот ровная, в два ряда латвийская деревня, но она вся до земли выгорела, – здесь нет русских печей, которые торчат на пожарище. Выгоревшая земля еще тлела и дымилась, и мы повернули назад. Наступает вечер, надо где-то ночевать. Наткнулись на погреб, — бывают такие в Латвии вместительные погреба на целое овощехранилище, – туда войдет сотня-другая человек. Но кто в нем? Наши или немцы? Часового нет, – беззаботность ужасающая, – значит, наши. Но все-таки спускаться в погреб мы не стали, – достаточно пары-другой немецких гранат, чтобы лечь в этой ловушке.
Вернулись, подошли к лесному островку, увидели скирду соломы, – вот и ночлег. Но разумный старшина сходил к соседям-артиллеристам – спросил разрешения заночевать нам поблизости от них, чтобы они нас ненароком не расстреляли, приняв за лазутчиков. Наутро мы наткнулись на подполковника Сафонова, стоявшего рядом со знаменем полка среди жидкой кучки штабистов, – он собирал разбредшийся полк.
Нас повернули на юго-запад, к Шауляю. На каком-то привале Сафонов вручал ордена и медали, в том числе и мне «За отвагу» – за то «спасение документов штаба», о котором я рассказал. Удостоверение с его подписью я не обменивал на официальный документ, и офицер, оформлявший мне орден уже далекой Отечественной войны, отнесся с одобрением к моему желанию сохранить для себя подпись командира.
Обстановка становилась все более напряженной, к нам зачастили разведчики – веселые, неунывающие ребята, добрые и щедрые, – такими делает хороших людей грозящая каждый день смертельная опасность. Со мной они подружились из-за чисто человечной корысти, – я рисовал их портреты, а они посылали рисунки своим мамам. Не забыли и они меня – подарили венгерскую вечную ручку с чудесным, мягко и тонко пишущим пером. Недолго я расписывал наградные списки этим перышком, – обманом у меня увел его кто-то из начальников, и снова я скрипел школьным пером. Конечно, перо – мелочь, но не мелочь человеческая доброта и мелкая подлость…
На одном рубеже наша дальнобойная артиллерия молотила немецкий передний край. Было видно, как на горизонте поднялась стена земли и дыма, а от оглушающего рева орудий спасу нет нигде, и разговор даже криком – просто не слышен. Мне вспомнилась ленинградская канонада.
Полк подходил к Шяуляю изрядно потрепанным; просочился слух, что всех, начиная от командиров и кончая ездовыми, поставят «в ружье» в готовящемся боевом наступлении.
И все же солдаты привычно располагались в сосновом лесу, ставили палатки, оборудовали землянки. Поставили палатку и мы, полковые писаря, и только что присели за стол отдохнуть, как раздался взрыв, за ним – треск, и на нас свалилась большая мачтовая сосна, – она стволом стукнула меня по правому плечу, я скользнул под стол, она легла на стол и остановилась. Сильнее боли я не испытывал в жизни ни до, ни после: мои легкие, все мои внутренности шибануло к горлу, дыхание стиснуло, и я не сразу перевел дух. Спасибо столу – он задержал бревно, не будь его – спина была бы перебита. Моим товарищам только поцарапало лица ветками, – они отделались легко.
Все же я не потерял сознания, попросил собрать мои вещички. А потом меня везли под мелким дождичком на телеге, погрузили в челнок на крыле самолета У-2, который болтался в воздухе отчаянно, однако доставил меня в Елгаву, в госпиталь. Там сделали снимок, убедились, что позвонки не переломлены, а только сплющены («компрессионный перелом Д11 и Д12» – написали мне диагноз, который чувствую до сего дня), и отправили в телячьем вагоне в тыл. В Великих Луках мне пришлось самому переходить в великолепный санитарный поезд, – сестры и санитарки с любопытством смотрели, как я иду, поддерживаемый солдатом из телячьего вагона, и ругаюсь на них, но не тронулись с места, – им «не положено»!
Все же я понял, что смогу ходить сам, хотя и больно; может, и образуется. С сестрами я помирился, и они привезли меня в город Горький (теперь Нижний Новгород). День ранения – 2 ноября 1944 года, день выписки из госпиталя (в нем лежали тяжелые «позвоночные» раненые и с начала войны) – 6 января 1945 года, — я был там всего-то два с лишним месяца!
К тому времени наша победа была уже вне сомнений, потребовались мирные профессии на освобожденной территории, и вышел указ о нестроевых учителях: они, если желают, демобилизуются и направляются в школы на работу. Узнал я о нем случайно. В госпиталь приходили девушки – опекали солдат, и среди них была коротенькая полная и кудрявая хохотушка, которой, может, я несколько понравился. Она-то меня и предупредила: начальник госпиталя будет вас спрашивать, хотите ли вернуться в школу, или остаться в госпитале агитатором. Так и произошло. Я, конечно, выбрал школу и вернулся по месту постоянного жительства – в Москву. Началась моя уже послевоенная работа в школе. Моя война кончилась и тащится за мной всю жизнь…
Материал для публикации передан внучкой автора
Марией Королевой
Пора рассказать о своих армейских коллегах. Да мы были, в некотором смысле превилигированной кастой. Легко избегали всякой муштры и хозработ, имели больше свободы и доступ к информации. За это приходилось "платить" хроническим недосыпанием (спали в среднем по 6 часов), постоянным нервным напряжением (работы было реально много) и некоторыми допнагрузками (чай в отделении, распечатки женам офицеров и т.п.). Мы находились в вечном конфликте с и со всякими "крутыми" комендачами и разведчиками. Ну не любят крутые парни интеллигентов — чего-то пытаются доказать постоянно.
Большая часть штабных писарей была, как ни странно, без высшего образования. Числились в учебном батальоне (кроме двух человек). Вообще, штабные писаря появились не от хорошей жизни. Место это требовало ответственности (я в воскресенье готовил доклад, который комбриг в понедельник утром озвучивал командующему округом), работоспособности (в течение дня делаешь срочные дела, а после ужина еще список до десяти пунктов) и сообразительности (на нас возлагались задачи, которые больше никто выполнить не мог — писаря много знали и умели). Рядовые должности в штабе были слишком "геморойными" при такой оплате. Армия пользовалась бесплатной рабсилой — срочниками.
Ефрейтор Миша. Тип с вечно красными от недосыпа “наркоманскими” глазами. Где-то мы с ним столкнулись на КМБ, он на меня “наехал”, я “забычил”. И когда мы столкнулись во взводе АГС, он собирался мне этот случай припомнить. По возрасту я был значительно старше большинства сослуживцев, поэтому подрываться на всякую ерунду не стал. Они с Ваней стали выяснять, что я за хрен такой, мы побеседовали. Дальше они проверили, как я работаю на компьютере, и решили, что я сгожусь им в оперативном отделении. Так я и попал в штаб. Миша меня еще несколько погонял: поменять форму, бушлат (они были у меня плохие), пряжку ремня, несколько раз я метался в столовую. И когда я по Мишиному заказу принес ему жареной рыбы столько, что он не смог сожрать, экзамен на “матерость” был окончательно сдан. Больше у меня не было необходимости что-то кому-то доказывать. Эти задачи, насчет принести или достать, были чем-то вроде экзамена на “мужичность”. Если ты не в состоянии быть добытчиком, боишься, или не можешь за себя постоять, т.е. не можешь выполнять мужские функции, то будешь выполнять женские функции — ходить в “кухняк”, в наряд по роте, шить, стирать, драить полы (хотя это делают все, просто кто-то — меньше, кто-то — больше) и т.д. Это еще одно из проявлений дедовщины, и оно направленно на то, чтобы разделить молодых на тех, кто трудности преодолевает и крепчает, становясь мужчиной, и тех, кто раскисает и превращается в “аборта”. Армии, как машине, нужно знать, какой из винтиков надежнее, а какой слабее, самые крепкие винтики занимают самые важные места, а слабые — то что осталось. Хотя офицеры говорят, что в критических ситуациях “аборты” и “матерые” бывает меняются местами, но, наверное, это просто “псевдоматерые” и “псевдоаборты”. В марте (или апреле) Миша поехал в командировку, где проклял все, потому что его долгие три или четыре месяца “дрочил” . В Мише всегда чувствовалась какая-то злость, не столь безграничная, как у , но все таки злость. Только он не был таким ЧМОшником, как Шмарай или . Последнего он сам “дрочил” с превеликим удовольствием (тот все пытался заставить его писать всякие плакаты для роты).
Ефрейтор Потолок. Человек с которым мы проработали больше всех (с марта по октябрь). Небольшого роста, уверенный в себе парень. Какими-то выдающимися талантами не отличался, но сумел правильно себя поставить и потрясающе четко чувствовал ситуацию (в отличие от меня): что можно, что нельзя, где согласиться, а где упереться. Не скажу, чтобы между нами завязались дружеские отношения — просто коллеги, которые вместе пуд соли съели. Мы друг друга настолько хорошо знаем, что и рассказывать нечего. Я отвечал за то, что касается компьютера, он за бумажную работу, кроме того, после отъезда Миши, еще и плакаты писал. В ОО он прослужил полтора года и к концу службы, конечно, задолбался.
Рядовой Марс. Хитроватый татарин, питавшийся время от времени в столовой отдельно от всех (видимо «эксклюзивно»). Он один из двух срочников, которые были старше меня по возрасту. Собственно это его я сменил за компьютером в ОО. У него было высшее образование, и служил он год. Почему Марс не попал в армию сразу после института, а проболтался где-то пару лет, я не знаю. Свои обязанности он выполнял хорошо, прекрасно (лучше меня) владел компьютером и, тем более, тем, что в нем находилось. На «рожон» в отношениях с кем бы то ни было не лез, старался тихо и честно отслужить свой год. Ваня сказал, что Марс позволял своему наставнику учить его работать на компьютере, хотя сам разбирался куда больше него. Еще одна деталь — в столовой он всегда ел маленькой (чайной) ложкой, чтобы не торопиться. Марс научил меня всему, чему мог научить и «дембельнулся» в апреле.
Ефрейтор Паша. Писарь-компьютерщик строевой части. Высокого роста худощавый парень в очках. Незлобивый, но способный обидеться и обидеть. Если портил с кем-то отношения, то потом долго отходил. Выгоды от своего очень хорошего места (в “строевой” велся учет всех призывников) не искал, но если что-то подворачивалось, то своего не упускал. Был неплохо подготовлен физически, хотя и худоват (я ни разу не смог обогнать его на зарядке, которую мы с ним делали вдвоем). Терпеть не мог питаться в солдатской столовой, есть с ним за одним столом было невозможно — он ковырялся в тарелке, комментируя ее содержимое и способ приготовления, и постоянно ругался матом (в столовой он матерился чрезвычайно много). Из всех писарей пользовался наибольшим уважением среди срочников не только по причине места работы, но и благодаря волевому характеру, поскольку ни перед кем не прогибался и никогда не выпендривался всерьез. Был таким, какой есть и меняться не собирался.
Рядовой Самара. Хитроватый писарь строевой части. Всегда знал чего хочет, стремился к этому и, как правило, добивался. Общительный, он уже на пути в часть «пробил» себе место в писарях. И даже когда с одним местом у него вышел “облом”, быстро был устроен на другое. Годичник, как и я, он уволился в первый же день, когда это было физически возможно. Поддерживал широкие связи, ведя обширную переписку. Не упускал ни одной возможности получить выгоду (даже после демобилизации), проявляя порой излишнюю настойчивость, но подлостей не устраивал никогда и вымогательством всерьез не занимался. С ним мы ходили в увольнение и вообще вне работы общались с ним больше всего. Как-никак тоже с высшим образованием (математик) и одного призыва со мной.
Такой был наш костяк: трое писарей-оперативников и двое строевиков. Кроме нас было еще по одному писарю на вычислительном центре, в отделении кадров (учет офицеров) и отделении по борьбе с народом работе с личным составом, а еще трое или четверо боевиков в отделении боевой подготовки, но они держались более обособленно.